Поздравляем ректора ПСТГУ о.Владимира Воробьева с днем рождения!
28.03.2023
28 марта празднует день рождения ректор Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, протоиерей Владимир Воробьев. В этом году о.Владимиру исполняется 82 года.
Мы от имени всех преподавателей, сотрудников и учащихся Института дистанционного образования поздравляем нашего ректора и желаем ему здоровья, сил, Божией помощи во всех делах, и много поводов радоваться успехам тех многочисленных начинаний, у истоков которых о.Владимир стоял, которые он благословлял и поддерживал, которые развивались благодаря его заботам и попечению (а среди этих начинаний и дистанционное богословское образование)!
Минувшим летом о.Владимир Воробьев посетил праздник нашего Института в честь 30-летия ПСТГУ и поделился с нами воспоминаниями о начале своего пастырского служения. Ниже мы делимся несколькими самыми яркими цитатами из этих воспоминаний. (Полностью рассказ отца Ректора можно прочесть в репортаже о празднике ИДО).
Моя семья жила очень счастливо во все времена, потому что все друг друга любили, были честными, хорошими людьми, молились Богу. Но жизнь, конечно, была очень страшная. Я думаю, почти у всех священников, которые служат сейчас в Церкви, среди предков кто-то был репрессирован, может быть, даже расстрелян. У меня тоже: мой дед Владимир Николаевич Воробьев был благочинным в Москве, его три раза сажали в тюрьму, потом в тюрьме он умер. Меня назвали в его честь.
Все вступали в комсомол, и меня стали тоже заставлять туда вступать, буквально тянули за руку в кабинет, где сидел секретарь ЦК ВЛКСМ. Я пришел домой и спросил, как мне быть, что говорить? Меня научили: когда тебя начинают туда тащить, про себя читай 90-й псалом. И я так и стал делать, и действительно, все отстали от меня. Мне говорили, что я не поступлю в университет, раз я не комсомолец, - но я поступил, и был единственным не в комсомоле среди студентов.
Когда отец Всеволод Шпиллер благословил меня на священство, он сказал: я благословить-то могу тебя, а как ты можешь стать священником, я не представляю. Я был кандидатом наук, и все дороги для меня были закрыты: без духовного образования нельзя было получить рукоположение, а в семинарию нельзя было поступить со светским образованием.
...Я иду к уполномоченному, меня проводят в огромный темный зал, на высоком президиуме стол, покрытый зеленым сукном, откуда-то сбоку появляется уполномоченный по Москве. Ему приносят дела в нескольких папках – все про меня, видимо. Он начинает их листать. «Что это, у вас отец преподает в университете?» – «Да» – «И мать преподает в школе? И вы университет кончали?». До того, что я кандидат наук, он не дошел. Я напрягаюсь изо всех сил, чтобы не рассмеяться на это все, надо качать головой, что все ужасно, плохо… «Ну вот что, вы понимаете, каким доверием вас облекают партия и правительство? В нашей стране директор завода, директор института, даже в правительстве никто не может выйти и говорить, что он хочет, – он должен заранее представить текст на проверку. Только священники выходят на амвон и говорят что хотят!»
Когда собирался какой-то семейный праздник, приходили немногочисленные гости – все друзья, которые назывались между собой «недобитая интеллигенция», верующие церковные люди, которые жили, как говорят теперь, во внутренней эмиграции, полуподпольной жизнью. Все работали, наукой занимались, преподавали, но в партию не вступали. Их уважали, любили, но не давали ходу.
Очень было тяжело видеть некоторые вещи. Я однажды попробовал на Пасху к заутрене пойти в храм святителя Николая в Хамовниках: подходим около одиннадцати часов к храму, он окружен кольцом милиции и комсомольцев, когда мы подходим к воротам, нам ничего не говорят, просто отбрасывают – не пускали в храм. Это было, конечно, неприятно очень.
Плохо было то, что нигде нельзя было купить Евангелие, только достать по знакомству. Слушали, напряженно ловили «Голос Америки», BBC, и нужно было исхитриться, чтобы через помехи что-нибудь услышать из европейского мира: там выступали и отец Антоний (Блум), и отец Александр Шмеман, и владыка Василий (Родзянко), очень интересные были беседы, но услышать почти ничего было невозможно, в Москве передачи глушили. Это, конечно, было грустно – чувствовалось, что свободы нет.
Мы очень дружили, помогали друг другу всегда. Наши прихожане частенько дают понять, что зарплата маленькая, машины нет, квартира маловата. Мне всегда это чудно услышать, потому что я в молодости спал на раскладушке в нашей маленькой комнатушке, и надо было вовремя утром вскочить, все убрать, чтобы люди могли ходить по комнате. Но как-то мы жили и считали, что мы живем очень хорошо на советскую зарплату, о машине я даже не мечтал, такое было невозможно, но мы не чувствовали себя ни бедными, ни обездоленными.