Преподаватели

Интервью с доцентом кафедры новых технологии в гуманитарном образовании, кандидатом философских наук Татьяной Николаевной Резвых

Татьяна Николаевна, вы закончили аспирантуру МГУ по философии. Когда и как возник интерес к этой науке?

– У меня всегда была склонность к «отвлеченным вопросам», то есть к вопросам осмысленным. Я помню, что уже в девятом классе пыталась читать Платона и мне была интересна сама постановка вопросов о таких понятиях как бытие, смысл, добро. Мы в советской школе изучали обществознание по учебнику А.Спиркина с законами диалектики, какими-то элементами научного коммунизма. Но там была история философии, и в том числе абзац или два про Канта. И я хорошо помню ощущение восторга, когда я прочла о кантовских антиномиях – оказывается, возможен такой взгляд на мир, что можно высказывать противоположные суждения, видеть мир с противоположных сторон, объемно. Когда я это прочитала, я поняла, что хочу изучать именно философию. Так что меня уже со школы привлекала именно история философии – я историк, не философ. У меня не было вопроса, куда поступать, и я никогда не жалела о том, что заканчивала именно философский факультет МГУ.

Ваша кандидатская была посвящена проблемам реальности в философии С.Франка. Чем привлек именно этот философ?

– Для меня Семен Людвигович Франк – очень важная фигура. Однажды, на одном из первых курсах я совершенно случайно открыла его книгу 1925 года «Смысл жизни». Это первая его большая работа после отъезда в эмиграцию, опыт осмысления длительного пути, с учетом революции и гражданской войны. Это не заумный философский трактат, скорее работа о мировоззренческих вопросах. И из этой книги я узнала про Бога, поняла – есть что-то помимо этого мира, нечто трансцендентное.

Это и был для Вас путь к религии?

– Да, потому что другого языка я не понимала – не понимала Евангелие, мне давали молитвослов, я тоже его не понимала, мне советовали пойти в церковь, я приходила и там ничего не понимала… А эта книга мне открыла, что есть Бог, и уже после нее я крестилась, она повлияла на это решение. Так что Франк для меня – мыслитель, который открыл мне трансцендентное: есть наш мир, имманентный, но есть другая реальность, что-то непостижимое, лежащее за пределами нашего знания. Соответственно, я стала его читать дальше, писала по нему диплом, а потом диссертацию. Так вышло, что была одна из первых диссертаций по Франку.

Когда в моей жизни появилась религия, интерес к философии остался. Но только к религиозной философии. Тут я согласна со знаменитым высказыванием В.Розанова, что нерелигиозное неинтересно. Интересна только та философская мысль, которая связана с религией.

Вы преподавали в Свободной школе Обнинска, что это за учебное заведение?

– В Обнинске я оказалась в 1993 году, нужно было работать и я попала в эту очень интересную школу. Её основали два филолога, мать и дочь – Елена Витольдовна и Нинель Владимировна Мирецкие. Елена Мирецкая была ученицей Лотмана, и школа создавалась на волне интереса к культурологии, это был гуманитарный проект, в основе программ лежали культурологические модели. В пятом классе ученики погружались в мир Древнего Востока, в шестом классе – в Античность, в седьмом – в Средние века и так далее. Литература, история и искусство каждой эпохи изучались параллельно, а потом учителя проводили общий зачет в виде игры. Дети читали переведенную или адаптированную древнюю литературу, были очень интересные авторские программы, использовались прекрасные учебники по истории античного мира, например, совершенно изумительный учебник по истории средних веков А.Я.Гуревича, построенный на школе «Анналов».

Я преподавала там историю с пятого класса. Было очень интересно: например, проходя Французскую революцию в девятом классе, мы могли посмотреть и обсудить с учениками «Дантона» Анджея Вайды, потому что в этом фильме проигрывается вся логика революции, от «Декларации прав человека и гражданина», до чудовищного террора, пожирающего самих революционеров.

После Свободной школы Вы пришли в ПСТГУ?

– Нет, потом я устроилась работать в дом-музей С.Н.Дурылина в Болшеве. Сергей Дурылин – это человек культуры Серебряного века, хотя родился он в 1886 году, а большинство персонажей Серебряного века – в 70-е годы. Он участник религиозно-философского общества памяти Владимира Соловьева, участник Новосёловского кружка ищущих христианского просвещения и, кстати, очень близкий друг Михаила Новосёлова, отца Иосифа Фуделя и Сергея Фуделя. Одновременно он – участник кружка «Молодой Мусагет», братства «Четырёх Святителей» и Кремлевского братства, возникшего в 1917 году. Культуролог, мыслитель, писатель. В 1920 году Дурылина рукоположил в священники епископ Феодор (Поздеевский), бывший ректор МДА, настоятель Даниловского монастыря. О. Сергий недолго прослужил и оказался в тюрьме и ссылке. Одиннадцать лет провел там и, видимо (хотя документальных подтверждений нет), дал обещание не служить приходским священником. Затем он вел двойную жизнь: официально работал в ГИТИСе, преподавал, а неофициально писал автобиографическую книгу «В родном углу» и тайно служил. Существует много устных свидетельств этого тайного служения.

Такой вот человек, который прожил несколько жизней: начинал с дипломной работы о Софии Премудрости Божией в Императорском Археологическим Институте, а закончил Орденом Трудового Красного Знамени.

В чем заключается Ваша работа в музее?

Я – научный сотрудник музея, и одна из моих задач – публиковать тексты Дурылина. Он интересный писатель-символист. До нас дошли интереснейшие переписки с В.Розановым, с о. С.Булгаковым. На Дурылина оказали сильное влияние идеи Вл.Соловьева, Е.Трубецкого, П.Флоренского, К.Леонтьева. Дурылин был собирателем архива К.Н.Леонтьева, сделал о нем ряд докладов в 1920-е гг., написал ряд текстов. В 20-е годы это был единственный человек, который вообще занимался наследием Константина Леонтьева. Вроде бы, нет никакой идейной связи между Флоренским и Леонтьевым, философски и богословски они – антиподы, а в творчестве Дурылина они встретились. Мы с коллегой, доктором философских наук, профессором РГГУ Анной Резниченко, публикуем его произведения. Это все еще малоизвестное имя, которое хочется ввести в современный научный контекст, и надеюсь, что это у нас как-то получается.

Чему будет посвящена Ваша докторская диссертация?

– Может, пока бессмысленно об этом говорить, потому что она продвигается очень медленно, но ее тема – «Проблема времени в истории философии: сотериологический аспект». То есть это тема времени как спасения. Идея времени как спасения косвенно появляется уже в Новом Завете. Даже в Ветхом Завете есть своя философия времени. Очевидной эта идея становится у святых отцов. Суть в том, что Бог сотворил мир и дал время человечеству, каждому человеку, чтобы он как-то этим временем распорядился. Есть выражение – «училище благочестия». Время дано, чтобы его прожить достойно – или недостойно, люди, разумеется, разные. Это есть у Григория Богослова, у Григория Нисского. Отчасти и у Августина, но больше именно в восточной патристике. Но самое интересное, что такой аспект понимания времени есть и в философской мысли, которая, казалось бы, никак не связана с сотериологией. Например, у Шеллинга, Баадера и, конечно, в русской философии – у Флоренского, Карсавина, Дурылина, Франка, Лосева и других.

Эта тема затрагивает и философию, и богословие. Вроде бы отвлеченная философская проблема, но на самом деле она очень жизненная – она касается каждого из нас, любого человека. Она выводит на важные мировоззренческие вещи. С другой стороны, на примере этой темы видно, как философская проблема может приобретать богословский аспект, когда ты этого совершенно не ждешь. Например, тот же Шеллинг говорит о своей знаменитой диалектике перехода от идеального к реальному, что это аскеза. Вроде бы светский мыслитель, хотя, конечно, он учился на богословском факультете. И вот тут, мне кажется, проявляется связь с богословием.

В античной философии тоже было такое отношение к времени?

– Нет, в Античности, за исключением разве что Платона, такого представления о времени нет, там иное, космологическое понимание времени. Древним грекам свойственен циклизм. В христианстве тебе дано какое-то время, ты его проживаешь, и ты либо успел за отмеренный тебе срок («кайрос» в Новом Завете), либо не успел, либо частично успел. Тебе дана одна жизнь, ты не можешь перевоплотиться, прожить новую жизнь. Хотя в течение этого отрезка времени ты всегда можешь покаяться, как бы начать заново, с чистого листа. Но ты не можешь сказать: эта жизнь у меня не получилась, ничего, в следующий раз воплощусь и проживу лучше.

Расскажите о своей работе в ПСТГУ. Как Вы сюда пришли?

– В 2008 году меня пригласил в ПСТГУ на работу Николай Станиславович Серебряков, услышав мой доклад в Доме русского Зарубежья. Я преподавала на дистанционной основе, сначала русскую и систематическую философию, а потом появилась античная философия. Сейчас у меня два курса в рамках дистанционной магистерской программы по теологии – «Античная философия» и «Русская религиозная философия».

Это был Ваш первый опыт дистанционного преподавания – сложно ли было переключиться на такой формат?

– В этом нет ничего трудного. Мне кажется, дистанционное преподавание даже в чем-то эффективнее, чем очное. Ведь к каждому занятию студенту дистанционной программы нужно прочитать какой-то философский текст и предъявить собственный план-конспект. При этом присутствует обратная связь, в дистанционном обучении есть технологии, позволяющие преподавателю что-то учащимся рассказать, пообщаться со студентами. Но система дистанционного обучения предполагает, что студент должен выполнить все задания, все отработать, познакомиться с источниками. А при очных занятиях он может не ходить на лекции и семинары, потом на экзамене взять билет, все списать и что-то наговорить. И, кроме того, мне кажется, по моему опыту, что на дистанционном отделении – более мотивированные студенты.

Вы преподаете философию в рамках богословской программы – тут другой подход к предмету, чем в светском вузе? И зачем вообще студентам богословской программы философия?

– Философия здесь изучается точно так же, как и в других вузах, – ведь это те же тексты, вопросы, проблематика. Если у Платона есть теория идей, то мы ее проходим, если нужно проанализировать понятия Аристотеля «материя», «Перводвигатель», куда же мы можем от них деться? Просто в рамках некоторых отдельных заданий обсуждаются вопросы сходства и различия, сближения философии с богословием. Прежде всего это, конечно, язык – язык богословия возник из языка античной философии, и при чтении Аристотеля, обсуждении проблемы сущности или проблемы формы, выясняется, что эти понятия вошли в христианское богословие из Античности.

Рассматриваются и отдельные аспекты философии, важные для христианства. Для этого в программу включен, например, Филон Александрийский, которого как философа далеко не всегда изучают. Но это пример синтеза античной философии и ветхозаветного откровения, и на его материале разбирается, например, такое понятие, как Логос.

И мы стараемся брать как совершенно светские второисточники по истории философии, так и авторов, которых волновала роль античной философии в становлении христианского богословия, например, книги Е.Трубецкого «Метафизика в Древней Греции» и «Учение о Логосе в его истории». Задачей Трубецкого было показать, что античное понимание Логоса предвосхитило и подготовило почву для христианского откровения.

Богословский аспект дается рядом штрихов, в целом у нас все-таки курс истории философии.

В курсе русской философии гораздо проще обсуждать богословские проблемы, поскольку она является религиозной философией, она целиком стоит на грани с богословием, и ряд русских философов, тот же С.Булгаков, пытались быть богословами. С другой стороны, русская философия зачастую касается проблемных тем – «вера и знание», «религия и наука». Эти «вызовы современности» в ней обсуждаются. Например, понятие религиозного опыта философа или подвижника – центральная тема русской философии, размышления религиозном опыте можно найти у любого ее представителя. И при изучении этой темы можно привлечь и богословский материал.

Раз мы говорим о русской религиозной философии, все время обсуждаем, значит, она кому-то нужна, она не устаревает. И еще – через русскую философию мы понимаем нашу культуру, наши традиции, это путь знакомства с нашей почвой, потому что она в себе аккумулировала и синтезировала многое. Как через творчество Пушкина мы узнаем нашу страну, так и через философию.

Чем религиозная философия отличается от богословия?

– Думаю, богословие всегда конфессионально. Если ты богословствуешь, ты богословствуешь как православный, протестант или как католик. А религиозный философ может быть свободнее. Когда ты читаешь его, ты порой не понимаешь, какого он исповедания? Например, Л.Шестов был иудеем, но по его текстам это непонятно – может быть, он просто свободомыслящий христианин. Получается, хотя каждый религиозный философ относится к какой-то религии или конфессии, но, читая его книги, ты просто находишь что-то для себя, этот текст обращен лично к тебе. Когда мы читаем тексты К.Льюиса, незаметно, что он англиканин, его образы и интуиции нам очень близки. Он вроде бы не касается догматических вопросов, но его тексты доходят до всех, например знаменитые «Письма Баламута» или «Расторжение брака» – а к какой конфессии это можно отнести?

Я сейчас занимаюсь Францем Баадером, мистиком, старшим современником Шеллинга и Гегеля. Он был католиком из Баварии. Но он очень хотел, чтобы Германия объединилась, и для этого объединения пропагандировал экуменизм. Его экуменизм имел целью сближение не Церквей, а самих немцев. Сам он, конечно, остался католиком. Но он, например, с большим интересом относился к Православию, восхищался Православием, и русские – С.Шевырёв, А.Хомяков – его очень ценили. У Баадера есть работа «О святой Евхаристии», где он пишет, например, о том, что молитва перед едой имеет мистическое значение. Человек в 1815 году в Германии пишет, что вот люди на Востоке еще не такие испорченные, для них еще важна молитва перед едой. Так философы могут помогать диалогу. У философии нет границ, и мне кажется, то, что философы пересекают границы – это хорошо.

А есть ли риск при изучении религиозной философии увлечься идеями, которые противоречат христианской догматике? Насколько эта грань заметна и ощутима при изучении работ светских философов?

– Мы об этом тоже, конечно, говорим – например, о проблеме пантеизма, к которой склонна русская философская мысль ХХ в. Но тут есть разные взгляды и подходы. Некоторые считают, что русскую религиозную философию надо как-то оценивать с догматической точки зрения. А есть люди, которые считают, что этого не надо делать. Во-первых, все, кто на нашей магистерской программе изучает русскую философию, уже знакомы с христианским богословием. Мне кажется, что для людей, имеющих представление о христианстве, какие-то искажения догматики в религиозной философии не опасны. А для тех людей, которые вообще ничего не знают о христианстве, о Боге, русская философия, наоборот, очень даже полезна. Она разную пользу может принести: как язык для объяснения религиозных проблем, как ступенька к вере, к вхождению в Церковь.

Порой философ может донести какую-то религиозную мысль до светского человека лучше, чем не всегда понятный богословский текст. Есть знаменитые слова С.Фуделя, что книга П.Флоренского «Столп и утверждение истины» оказала совершенно колоссальное влияние на его поколение. Или слова того же епископа Феодора (Поздеевского), записанные А.Лосевым, что Флоренский, несмотря на его странные воззрения, – «почти единственный верующий человек во всей Академии».

Поскольку сама по себе философия – это попытка рациональных мыслей о том, что находится за пределами опыта, о том, что не поддается опыту, – мне кажется, что всякая нормальная философия должна быть религиозной. Она, естественно, пытается думать о том, о чем она не может думать, потому что это дано только вере. Она неизбежно впадает в какие-то противоречия или антиномии. Но, как известно, в философии главное – не ответы, а вопросы. Важно то, что философия эти вопросы ставит, заставляет людей мыслить самостоятельно, что было открыто еще Сократом.